Юрий Никитин «Троецарствие»
Серия «Троецарствие»
Часть перваяЧасть вторая
Часть третья
Артания
Моим друзьям и недругам, с которыми так славно проводим время в Корчме!
К читателю
От древних авторов дошли сведения, что задолго до возникновения Киевской Руси на тех же просторах существовали могучие государства: Куявия, Славия, Артания. Это почти все, что известно. Т.е. простор для пишущего!
Нас собралась могучая кучка, каждый пишет в цикл «Троецарствие» по роману, где минимальный объем должен быть не меньше чем 200 тысяч слов. К примеру, в данном романе их 207 тысяч. Это вдвое больше, чем в привычных нам хард-корах.
Надеюсь, вы получите от этих толстячков удовольствие! Напоминаю адрес нашей могучей кучки:.
А также знаменитой Корчмы.
Искренне ЮРИЙ НИКИТИН
Часть первая
Глава 20
Тур ругнулся, сделал движение тут же броситься с поднятым топором. Олекса положил ладонь на плечо брата. Клетку опустили перед алтарем, пленника вытащили, поставили на колени. Руки несчастного жестко связаны за спиной, уже почернели, а когда бросили на колени, артане увидели, как от резкого движения открылись раны. Кровь потекла по коже, запятнала синие плиты, где показалась почти черной. Тур взревел:
– Пора!
Стряхнув ладонь старшего брата, он с диким криком выскочил в зал и понесся на толпу. Перед ним расступились, перепуганные дивы давили друг друга, освобождая дорогу страшному разъяренному гиганту.
Олекса выругался, но, прежде чем он успел выскочить, Придон прыгнул в зал и понесся вслед за Туром. Дивы перед Туром расступились, но четверо у алтаря, напротив, встали плечо к плечу, разом вскинули руки, затем вытянули их, как остроконечные копья, нацеленные в бегущего на них разъяренного гиганта.
Придон предостерегающе закричал. Четыре слепящие молнии сорвались с пальцев жрецов. Тур на бегу пошатнулся, молнии ударили в грудь, но топор не выронил, только с бега перешел на шаг. Вторая молния ударила так же ослепительно, после ее вспышки в зале стало темнее.
В ужасе Придон видел, что Тур с ног до головы покрылся странной белизной, сделал шаг, замер с поднятым над головой топором. В тот миг Придон пронесся мимо, но все чувства вскрикнули, что Тур, его друг и сын Аснерда, превращен в камень, в белый мрамор!
Он закричал дико:
– Смерть!.. Убивай!
В расширяющемся проходе видел эти четыре ненавистные фигуры. Их руки поднялись, слепящая вспышка ударила в глаза. Полуослепший, он бежал прямо на их. Вторая вспышка, по телу прошла волна холода, но тут же мысль, жаркая, как раскаленный в горниле кузнеца меч, пронзила мозг: а как же Итания? Он должен добыть и принести…
Третья вспышка ударила в грудь с такой силой, что едва не швырнула назад. Он закричал, нагнетая ярость, но та не приходила, только перед глазами встало прекрасное лицо Итании.
Четвертая вспышка, он успел ощутить волну холода, что мгновенно испарилась, как горсть снега, брошенная в жаркий костер.
Жрецы пятились, с их рук все еще срывались молнии, били в его обнаженную грудь. Отступая, уперлись спинами в черный алтарь. Придон налетел как буря. Топор блеснул страшно, в воздух взлетели срубленная голова и кисть руки, вторым ударом он разрубил второго, третий отступил в ужасе, споткнулся и с диким криком повалился в огонь.
И тут Придон увидел выступ, прямо под грудью свирепого бога дивов и над огнем, на ровном, как стол, гранитном выступе – ножны для меча! Старые потертые ножны, тускло блестит кольцо, чтобы пристегнуть к поясному ремню, если великан, или к заплечной перевязи, если этот Хорс хоть когда-то был человеком…
Донесся яростный клич Олексы. В толпе дивов мелькали руки с ножами, мечами с кривыми лезвиями. Вся толпа напирала к алтарю, Олекса сдерживал натиск. Придон закричал, чтобы держался, бросился с поднятым топором.
Олекса дико заорал:
– Догони четвертого!.. Догони!!!
Крик был страшен, Придон понесся за убегающим жрецом. Из ниш выскакивали дивы, не все с оружием, но у многих когти казались страшнее мечей и топоров. Придон рубил в бешенстве, неистово, звенел металл, на него плескало кровью, перед глазами возникали лохматые фигуры, он рубил, сек, сбивал, топтал, проламывался, снова несся за жрецом, догонял, снова кого-то рубил и топтал.
Жрец наконец замедлил бег, медленно повернулся. Придон увидел измученное, залитое потом лицо уже немолодого человека… нет, не человека, у человека не может быть такого лица, таких глаз, скул, нижней челюсти…
Лезвие топора рассекло череп дива до гортани. Придон быстро уперся ногой, высвободил топор. За спиной слышался топот, хриплые крики.
– Смерть! – закричал он яростно. – Артания!.. Итания…
Два-три дива за весь обратный путь к залу выскочили из теней, но Придон рубил в бешенстве, несся как пылающая скала, все сметал, топтал, размазывал по стенам.
Впереди заблистал свет, в проеме мелькнул убегающий див. Придон вылетел в зал, его трясло, сердце едва не выпрыгивало, а топор казался легче перышка. С топора веером разлеталась кровь, она же струилась по рукам, по груди, и после каждого шага за ним оставались кровавые отпечатки.
В голове мутилось, но, когда переступил порог, поразился мертвой тишине. В зале залито кровью, дивы навалены кучами, кровь даже на стенах. По каменным плитам текут, журча, темно-красные ручейки. Воздух пропитан запахом вывалившихся внутренностей.
– Олекса, – позвал он дрожащим голосом.
– Олекса!
В зале поднялась одна рука, упала бессильно, но Придон не сдвинулся с места. Рука торчала из синего халата. Кровь текла обильными потоками, Олекса мог упасть от изнеможения, герои умирают не от ран, а от изнеможения, от боевой ярости, что забирает человека целиком, а затем так же с окровавленным топором их переносят в небесный дворец, где павшие в битвах пируют за столом наравне с богами и где радостными кличами приветствуют нового героя.
– Олекса, – повторил он. Голос его задрожал. – Олекса!.. Не бросай меня, Олекса… Я не вынесу, чтоб остаться одному…
Пустая клетка чернела в двух шагах от алтаря, а сам пленник по-прежнему стоял на коленях перед черным камнем. Стянутые за спиной веревками руки почернели до самых локтей, уже отмерли. Пленник всхлипывал, по изуродованному лицу катились слезы. Мужчина не стал бы плакать, но кто знает, что здесь за пытки, топор Придона в два взмаха перерубил веревки на руках. Пленник с трудом потащил руки со спины. Придон с холодком заметил, что в ладони несчастного вбиты толстые штыри.
– Здорово ты им насолил, – сказал он хриплым голосом. Отвернулся, пошел через трупы в синих халатах. Ноги дрожали, поскальзывался. Дважды падал, поднимался все труднее и труднее. Многие дивы разрублены почти пополам. Осатаневший Олекса не знал меры, рубил, крушил, повергал, но нельзя проследить его путь, он дрался сразу со всеми, переступал горы трупов, когда за ними уже не видел врага, рубил и крушил, а затем шел дальше, где тоже рубил, крушил и повергал, поворачивал и прорубывался к другой стене.
Вон там куча трупов самая огромная, оседает, как тающий снег, выдавливая кровь из рассеченных тел. Придону показалось, что там, судя по ручьям крови, битва только что отгремела, направился туда, опираясь о топор. Боевая ярость ушла, в ушах звенело от слабости, перед глазами плыло и качалось, будто он стоял на палубе плывущего корабля.
Олекса сидел, прислонившись к стене. Высокий вал трупов закрывал героя, Придон едва не протащился мимо, но, движимый неясным чутьем, расшвырнул еще теплые тела, вскрикнул от горя.
Лицо Олексы рассечено страшным ударом, все тело покрыто ранами. Кровь слабо сочится, лицо Олексы смертельно бледное, изнуренное. Он с трудом поднял тяжелые веки. Губы дрогнули, пытаясь раздвинуться в улыбке, но не хватило сил.
– Добрая была битва… – прошелестело в теплом и мокром от пролитой крови воздухе.
– Добрая, – подтвердил Придон.
Ноги подкосились, он сполз по стене. Залитые кровью плечи соприкоснулись. Олекса слабо улыбнулся: в небесный дворец войдут кровными побратимами.
– Наши деды будут довольны, – прошептал Олекса. – Зла в мире… меньше…
– Это сделали мы, – ответил Придон.
В черепе все усиливался звон. Топор выскользнул, как мокрая живая рыба. Придон смутно услышал звон, то ли в ушах, то ли от упавшего на камни топора, весь мир закачался.
Звон в черепе становился громче. Из ран сочится уже не кровь, а сукровица, и с каждой каплей тело покидает жизнь… Перед глазами расплывалось, качалось. Тяжелые веки начали опускаться, но он заставил себя смотреть прямо: герои смотрят в глаза смерти без дрожи. Пальцы вслепую нашарили рукоять топора, сжали. Перед небесными героями он должен появиться с оружием. Мужчина умирает с топором в руках.
Внезапно тень колыхнулась перед самыми глазами. Его коснулись холодные когти, он успел подумать, что здесь смерть является в виде холодной жабы, и все провалилось в черноту.
Очнулся он все с тем же звоном в ушах, ужасной слабостью во всем теле. Но теперь жутко хотелось есть. Он заставил себя поднять голову. Лежит все на том же месте, а рядом…
Прислонившись к камню спиной, дремлет этот человек, если он человек, которого он спас от пыток и, наверное, казни. Все тело покрыто ранами, но кровь свернулась, а на животе словно бы зарастает молодой кожей.
Придон несколько мгновений рассматривал его с головы до ног. На артанца не походит, на куява или слава – тоже. Что-то совсем уж нелепое, ибо мужчина все-таки должен быть покрепче и повыше. Тем более такой, который попадается в железные клетки.
Он хотел спросить, за что же его так, в клетку, да еще и зверствовали, но смутное беспокойство заставило провести ладонью по боку. Пальцы нащупали вздутые края раны. Сухая корка скрывает рану, и тут Придон понял, что рука его двигается, а это раненая рука. И что у него может хватить сил как-то подняться.
– Это ты сделал? – спросил он. – Ты лекарь?..
Человек открыл глаза. Крупные, лиловые, они всматривались в Придона так же интенсивно, как всматривался он в спасенного им.
– Константин, – сказал он. – Константин…
Голос его был хриплый, каркающий. Но, возможно, и у него, Придона, карканье сейчас не лучше. Он порылся в памяти, не нашел ничего похожего на это странное чужое слово, решил, что чужак называл свое имя, ткнул себя в грудь кулаком.
– Придон, – сказал он. – Меня зовут Придон. Твои враги мертвы! А где… здесь был мой друг…
– Мертвы, – согласился человек, назвавшийся Константином. В его голосе Придону почудилась великая печаль. – Мертвы… Твой друг еще жив. Но я ничего не смог сделать больше.
Придон с огромным усилием повернулся. Голова закружилась, он на какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, он уже стоял, держась за стену. Видимо, в беспамятстве велел себе подняться на ноги и сумел это сделать.
Олекса под стеной на том же месте, где и был, это сам Придон перепутал правое и левое. Только теперь Олекса лежит, и видно, насколько он силен и огромен. Кровь не сочится из ран, однако там просто нечему сочиться: тело Олексы исхудало, пожелтело, словно после долгой мучительной болезни.
Придон повернул голову и застыл. Кровь в жилах превратилась в лед, а в душе разрасталась великая горечь.
Тур стоит огромный, с яростным лицом. Топор занесен над головой, тело в боевом развороте, одна нога чуть вперед, рот перекошен в боевом кличе. Придон сжал челюсти, но горестный стон вырвался из глубины сердца. Тур в мраморе еще прекраснее, чем в жизни, но как сердце обливается кровью: не остановил, не успел, не обогнал…
Он невольно взглянул на свою грудь. Две глубокие раны от ножей, кровь уже свернулась, но ни следа от ударов проклятых молний! То, что защитило его, почему не спасло отважного самоотверженного Тура, что всегда спешил закрыть его своим сердцем?
Дрожь прошла по телу, оно еще помнило удары этих молний.
На мраморной статуе трепетали оранжевые блики. Придон повернулся, на жертвеннике огонь полыхает с той же мощью. Голова чудовищного бога медленно повернулась в сторону дерзкого пришельца.
– Пошел ты, – сказал Придон с ненавистью.
Волна лютой злобы пошла от чудовища с такой силой, что Придона на миг отбросило на шаг. Он закричал, нагнетая в себе боевую ярость, измученное тело задрожало.
Внутри чудовища зародился свет, словно тусклая звезда на вечернем небе, что в ночи заблещет ярко и беспощадно, Придон ощутил, что вот-вот полыхнет гнусный мертвенный свет, что ослепит, ослабит, отшвырнет, закричал во весь голос и ринулся прямо через алтарь, через огонь, через треск рассыпающихся под ногами раскаленных углей.
Удар обухом обрушился на клык в пасти зверобога. Страшный рев тряхнул Придона. Тело ослабело, топорище заскользило в пальцах. Он закричал громче, вкладывая в крик всю ярость, боль и жажду. Топор снова блеснул в воздухе, руки тряхнуло от удара, по телу прошла болезненная волна.
Он успел увидеть, как сверкнули крохотные блестки, словно из пасти зверобога выскользнули крохотные рыбки, мальки. Клык уменьшился наполовину. Измученные руки ощутили в себе мощь держать топор, он продолжал кричать, стоял в огне прямо перед мордой чужого бога и рубил, крошил, сносил целые пластинки и даже пласты камня.
Яростный рев, в котором было бешенство и изумление наглостью жалкого человека, сменилось хриплым воем смертельно раненного зверя. Придон сам охрип от крика, он придает силы, при каждом ударе руки сотрясает так, словно изо всех сил бьет по камню… да так и есть, но сцепил зубы и бил, бил, бил до тех пор, пока топор не выскользнул из мокрых обессиленных пальцев, что тут же от жара стали сухими.
Он шагнул назад, сзади под колени толкнуло твердое, упал навзничь, перекатившись через алтарь, и лежал так, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух. Ноги пекло, он страшился посмотреть в ту сторону, за время неистовства могли сгореть не только подошвы, но и ноги до колен.
Мокрая пленка на глазах мгновенно превратилась в соль, рассыпалась, он увидел на месте чудовищного зверобога искрошенный камень. Головы не осталось, грудная клетка изуродована, а на месте горящего костра поднимаются слабые дымки.
Там вот завалено каменными обломками, это по ним он ступал, затаптывая горящие угли…
Приподнялся, взглянул на сапоги. Только съежившиеся от жара голенища, вместо подошв торчат красные распухшие ступни. В страхе, что не сможет идти, он с трудом стянул голенища, те стали жесткими, как сухая кора дерева, отбросил, а когда пощупал пятку, вскрикнул от боли.
Издали послышался слабый крик. Он закричал в ответ, но услышал только слабый сип, что едва-едва выполз из пересохшего горла. От подошв в голову стегнуло острой болью, он ухватился за алтарь, постоял мгновение, задержал дыхание и отнял руки.
Его раскачивало, как стебель одинокого камыша под сильным ветром. Все тело пронизывала острая боль. Обожженные подошвы стонали, ноги подламывались в коленях.
– Итания, – сказал он хрипло, – Итания!
В голове трещали перемалываемые камни. Шатаясь, он снова перелез через черный камень алтаря. Теперь, когда костер погас, он с трепетом по всему телу видел, что от ножен идет спокойный ровный свет. Багровый свет заходящего солнца, не горячий, а теплый, согревающий – от округлого кончика ножен до окованной незнакомым металлом щели, куда со стуком вбрасывают клинок…
Перед глазами поплыло. Он выставил перед собой руки, под ногами зло хрустело, вонзало в обожженные подошвы ядовитые зубы.
– Итания, – прошептал он сухими губами. – Итания…
Кончики пальцев коснулись ножен. По руке пробежала дрожь. Глаза очистились, он видел все и слышал все, а грохот в черепе оборвался.
Ножны не казались тяжелыми, хотя краешком сознания он понимал, что держит в руках почти гору. Сердце колотилось, как пойманная в горшке мышь, кровь шумела в жилах, но этот победный шум, шум скачущего на врага огромного войска артан, что сметет, вобьет в землю, развеет пыль…
Он глубоко вздохнул, в грудь впервые не кольнуло обломками сломанных ребер.
Спасенный человек склонился над Олексой, изувеченные ладони осторожно прощупывали ему грудь. Ревность и подозрение кольнули Придона с такой силой, что рука метнулась к топору.
– Ты что? – гаркнул он свирепо.
Закашлялся от собственного рева, горло першит, но голос, хоть и хриплый, каркающий, уже вернулся.
– Он умрет, – прозвучал тихий голос.
– Он не умрет, – отрезал Придон. Злость и отчаяние сшиблись в груди с такой силой, что ребра затрещали, а сердце едва не разорвалось. – Я не дам!.. Сперва Тур, теперь Олекса… Что скажу Аснерду? Как посмотрю в глаза?
– Он умирает, – повторил человек.
Придон быстро сорвал с ближайших трупов одежду, торопливо укутал Олексу, поднял, вскинул на спину и завязал узел у себя на груди.
– Я вынесу его, – крикнул он с бешенством. – Или умру с ним! А ты, если хочешь, можешь идти с нами. Вряд ли тебе стоит оставаться в этих руинах. Тебя как зовут?
– Константин, – сказал человек, и Придон вспомнил, что уже слышал это имя. – Да, теперь здесь одни мертвые камни. Я пойду с тобой.
– Но если отстанешь, – предупредил Придон, – искать не стану. И… твое имя не выговорить человеку Я тебя стану звать Констом.
Олекса плотно держался на спине, Придон чувствовал в теле сына Аснерда искру жизни, что затаилась в глубине угольков, но страшился неосторожного движения, что может её погасить.
– Не умирай, Олекса, – попросил он хриплым голосом. – Не умирай!.. Меня пощади. Как я смогу… Как я предстану перед Аснердом?..
Рыдания сотрясали его тело. Конст двигался за ним послушно, как привязанный.
Они не сделали и полдюжины шагов, как пол тяжело дернулся из стороны в сторону. Придон зашатался, нелепо взмахнул руками. Олекса начал сползать со спины, как ледник с горы, а Конст ухватился за стену. Под темным сводом засверкали молнии. Оттуда донесся шипящий треск, вниз полетели длинные искры.
Изуродованная статуя бога медленно разваливалась на части. Придон поправил Олексу на плечах, бегом ринулся из зала. На входе в тот самый туннель задел край, его развернуло, успел увидеть, что Конст, нелепо переваливаясь, со всех ног бежит следом.
Снова затрещало, загремело, он несся по туннелю, очень долго мчался, вывалился на площадь, отбежал, и здесь земля дернулась под ногами с такой силой, что он рухнул, в последний миг вывернулся, чтобы не обрушиться на Олексу всей тяжестью.
За спиной был жуткий грохот. Стены храма раскачивало, их трясли невидимые руки. Камни выдвигались из стен, верхние с тяжелым грохотом падали, скатывались пониже, подпрыгивали, на каменных плитах разлетались сотнями мелких сверкающих осколков, либо вбивали плиты глубже, а сами оставались нагромождением глыб. Запахло гарью, в небе сверкнули молнии. Придон видел, как под их ударами рухнул купол храма, а молнии исчезали там внутри, шипящие и трепещущие, похожие на огненные деревья.
Придон пощупал Олексу, цел ли, побежал от храма. В спину трижды догоняли волны жара, а запах гари и горелой земли стал сильнее. Они были почти на другой стороне площади, когда грохнуло совсем оглушающе. Сильный удар между лопаток бросил его на землю, но опять он успел извернуться. Олекса почти не ушибся, но очнулся, застонал тихо и жалобно. Веревки лопнули, он сполз с Придона и лежал рядом, изувеченный, с желтым, как у мертвеца, лицом.
– Не умирай! – сказал сквозь слезы Придон. – Тур погиб… тебе этого мало?.. Не умирай, держись…
Тяжелый грохот оборвал его слова. Храм раскачивался, целые куски стен вываливались, очень медленно падали на площадь. От каждого удара земля вздрагивала и стонала. На месте величественного здания осталась дымящаяся груда развалин, и тут Придон с ужасом увидел, откуда идет гарь и запах горелой земли. Темная груда камней медленно опускается, тает, уходит в красное озеро лавы, а та выступает из берегов. Тяжелые волны очень медленно выкатываются на площадь, и вот уже начинают гореть сами каменные плиты.
– Уходим, – прохрипел он.
Из озера лавы взметнулся фонтан оранжевого огня. Страшный жар сжег все волосы на руках и лице Придона, мгновенно вздул кожу пузырями и вошел в тело до мозга костей, вызвал невыносимую боль. Ноги подкосились, он упал, подполз к Олексе. Тот стонал, не открывая глаз. Лицо и грудь почернели, жуткий жар сжег верхний слой кожи, Олекса казался покрытым серой пылью, но это был пепел его сгоревшей кожи.
Он ухватил Олексу, сам закричал от боли, кожа на руках сожжена. Грохот затих, земля не дергается, только сильный жар все так же иссушает кожу и превращает оболочку глаз в мертвую слюду.
На том месте, где возвышалось последнее убежище дивов, плескалось огненное море лавы. В низком небе разверзлась жуткая дыра, проглянуло такое же жуткое красное пятно, неподвижное, без бегущих в страхе округлых, как бараны, туч, словно страшное озеро отражалось там, как в зеркале.
В сторонке пытался подняться и снова падал на руки Конст. Спина его стала красной, словно кожу сняли заживо, волосы сгорели, а серый пепел сдуло порывом жаркого ветра. Придон, почти теряя сознание, отнес Олексу подальше от огненной лавы, затем вернулся за Констом и положил их рядом. Очнувшись, Конст слабыми пальцами пощупал Олексу, тот перестал стонать, и Придон подумал, что не зря он вытащил этого Конста, умеет лечить лучше любого из артанских лекарей.
От изнеможения в глазах плыло. То ли заснул, то ли терял сознание, но, когда очнулся, пурпурные тучи стали темно-багровыми, а оранжевое море лавы остыло, покраснело, кое-где покрылось темной коркой.
Массивные глыбы почти целиком скрылись в озере, только в самом центре озеро остыло чересчур быстро, и несколько огромных каменных блоков торчат из оплавленной дымящейся земли, уже не погружаясь. Земля еще вишневая, но остывает, доносится треск, шипение, сухие щелчки, рвутся остывающие каменные пласты.
Конст укутал Олексу обгорелыми тряпками так, что из лохмотьев торчит только нос, красный, обгоревший, распухший.
– Спасибо, – прохрипел Придон. – Теперь помоги мне его на спину… Нет, я подниму сам, ты привяжи…
Горячий злой ветер сильно толкал в спину. Придон чувствовал, что без этого ветра он не мог бы идти вовсе, страшно и подумать, как это двигались совсем недавно в обратную сторону, как ломились сквозь эту пылающую стену.
Конст дважды брался помогать нести Олексу. На нем раны заживали быстро, затягивались на глазах даже жуткие ямы от выжигания раскаленным железом.
– Сделай что-нибудь с моим другом! – потребовал Придон. – Ты же можешь!
Конст на ходу повернул к нему худое, как будто на череп натянули кожу, лицо. Запавшие глаза прятались так глубоко, что Придон видел только пугающе пустые глазницы.
– Не могу, – ответил Конст просто, и Придон увидел, что спасенный им человек держится из последних сил. – Нужна вода, много воды… И мне, и ему…
– Вода, – вырвалось у Придона хриплое. – Вода!.. Да будь здесь вода…
Они шли под пурпурным небом, что значило день, шли под багровым, такая здесь ночь, снова под пурпурным, а горячий ветер с каждым днем слабел, а без подталкивания в спину каждый шаг становился все тяжелее.
Придон сам впадал в беспамятство, а когда вздрагивал и возвращался в этот жуткий мир, обычно видел впереди тощую фигуру Конста. Его фигура отбрасывала жуткие тени по мертвой выжженной земле, он что-то бормотал, размахивал руками, словно так было легче идти. Похоже, он нарочито выходил вперед, что если какая беда, то хотя бы успеет поднять крик, могучий воин очнется и схватится на огромный топор.
Сухой воздух сушил горло, оба жадно разевали рты, пытаясь захватить больше жизненной силы, но сухость лишь проникала по гортани в легкие, заставляя долго и судорожно кашлять, выплевывать горячие комочки спекшейся пыли.
Придон чувствовал, что мозг уже плавится от дикой жажды. Губы стали сухими, как кора старого дерева, полопались, как эта же кора, горло саднит, словно изнутри содрали кожу, а потом еще и набили туда горячего песка, язык превратился в неподвижную каменную плиту, его не сдвинуть, не сдвинуть…
Конст молчит, не жалуется, хотя Придон видел, как тот падает все чаще. Последний раз он не захотел вставать, пришлось попинать ногами. Второй раз не помогли и пинки. Придон опустил Олексу на землю, оторвал длинную полосу ткани и привязал Конста за шею.
– Я, – выхрипел он пересохшим горлом, – я… буду тащить… Мне тяжело… Если ты пойдешь… мы дойдем… Конст ответил совсем сипло:
– Мы… не дойдем… Иди один…
– Нет… мы дойдем…
Он качнулся, поднял Олексу и двинулся, не видя дороги, но так, чтобы ветер дул в спину. Конст некоторое время тащился следом, но однажды Придон не ощутил привычного натяжения. Дернул сильнее, подтащил веревку, поворачиваться с Олексой на плечах труднее, в ладони оказался чисто срезанный обрывок.
Зарычал, бережно опустил Олексу, разогнулся, широко расставив ноги. Ветра уже нет, но качает так, словно треплет ураган. Если присмотреться, то можно заметить легкие отпечатки… вот здесь он упал и уже полз, цепляясь за камни, за неровности почвы… Вот здесь ударился головой… уже не видит…
На Конста он наткнулся всего через сотню шагов. Упал рядом, тяжело дыша, сказал измученным голосом:
– Там остался мой лучший друг… Его ждет отец, который отправил со мной двух сыновей… Один уже погиб, закрывая меня! Могу ли я лишить отца и второго сына?
Конст долго лежал молча, уткнувшись лицом в горячий черный песок. Прошептал едва слышно:
– Иди сам. Если можешь, неси своего друга… Я вам только помеха…
– Ты в моем отряде, – ответил Придон.
– Я… я чужой…
– Ты в моем отряде, – повторил Придон.
– Если ты оставишь меня… – прошептал Конст, – доберешься быстрее… Со мной можете не добраться вовсе..
– Я же не куяв, – ответил Придон. – Артане своих не бросают!
Конст повернул голову, в запавших глазах на этот раз блеснул странный огонек. Ни говоря ни слова поднялся, пошел, шатаясь, обратно.
* * *
Комментариев нет:
Отправить комментарий