Юрий Никитин «Троецарствие»
Серия «Троецарствие»
Часть перваяЧасть вторая
Часть третья
Артания
Моим друзьям и недругам, с которыми так славно проводим время в Корчме!
К читателю
От древних авторов дошли сведения, что задолго до возникновения Киевской Руси на тех же просторах существовали могучие государства: Куявия, Славия, Артания. Это почти все, что известно. Т.е. простор для пишущего!
Нас собралась могучая кучка, каждый пишет в цикл «Троецарствие» по роману, где минимальный объем должен быть не меньше чем 200 тысяч слов. К примеру, в данном романе их 207 тысяч. Это вдвое больше, чем в привычных нам хард-корах.
Надеюсь, вы получите от этих толстячков удовольствие! Напоминаю адрес нашей могучей кучки:.
А также знаменитой Корчмы.
Искренне ЮРИЙ НИКИТИН
Часть вторая
Глава 16
Свет на миг померк, тут же вспыхнул еще ярче, до рези в глазах. Ослепленный Придон ахнул, покрепче стиснул рукоять топора. В помещении возникли трое, все – чудовищно высокие: на голову, а то и на две выше него, но в плечах узкие настолько, что мертвецки-бледные уши оказались на ширине плеч. У всех длинные и очень тонкие руки, совершенные голые черепа, даже без бровей, очень тусклые, безжизненные глаза.
Все трое смотрели без всякого выражения, Придон так и не понял, одежда ли, что струится вокруг их тел, как серая пленка на болотных пузырях, или же сгустившийся воздух. Все трое выглядели одетыми. Одетыми легко и свободно, но в то же время – в незримых доспехах.
– Комар, – сказал один без всякого выражения. У Придона пробежала по спине новая ледяная волна. – Комар вбекирил в окно…
– Я рек, что следует задвигнуть, – сказал второй. Третий сдвинулся, Придону почудилось, что каждое движение ему дается с трудом, оглядел Придона сбоку.
– Наверное, гедзо, – сказал он со вздохом. – Местные гедзы все назозедливее. А мы только отгастиваемся…
– Не только, – возразил первый.
– Отгастиваемся, – сказал третий невесело, – а то и вовсе тапимся…
Они говорили на своем дивьем языке, но, странное дело, Придон понимал, даже чувствовал их страх, ненависть, подавленность, отчаяние при такой своей неимоверной мощи, гнев и ярость при виде его, такого маленького, слабого и такого отважного.
Передний дэв сделал небрежный жест, Придона схватили тысячи огромных пальцев. Топор выдрало из руки, пол и потолок поменялись местами, задвигались стены. Он напряг все мускулы, отчаянно рвался из чудовищной лапы, но исполинские пальцы стиснули сильнее, дышать стало совсем трудно, незримая ладонь сжала до треска ребер. Бешенство ударило в мозг, надо бы раньше, с разворота топором левого, ногой правого, а потом достать лезвием того, что напротив…
Его швырнуло на твердое. Он попытался тут же вскочить, он умел вскакивать быстро и красиво, как через голову кувырком, так и в сторону, не выпуская топора и всегда готовый к бою, но те же огромные ладони с силой прижали к этому ложу. Незримые оковы упали на запястья. Придон застонал от злости и отчаяния, дернулся.
Над ним появился огромный дэв. Тусклые глаза без выражения смотрели на прикованного, распростертого, что все еще лихорадочно искал способы, как ухватить, повергнуть, бить и убивать, слышать хруст костей, с наслаждением смотреть в глаза, что заволакиваются смертью…
– Сколько у сех новых истот виты, – произнес он серым голосом. – Это гыдотно…
– Ен, – сказал второй, – ен… Бачь его сабны! Непро-метящий зверь, все кипеет, бурлит, возгонит, а замист света бегут скалки яркой и четкой дерты…
Третий сказал тоже ровным голосом, но Придону в нем почудилась горечь:
– Щемно сем зверям зоставлять… весь огирт…
Придон пытался пошевелить хотя бы головой, но не мог, однако глазными яблоками двигать удавалось, хотя всякий раз чувствовал тупую боль в черепе, что странным образом отдавалась в зубы. Один из дэвов исчез, потом второй, Придон не мог понять, куда деваются, однако вскоре появилось двое других, такие же высокие, лысые, с неподвижными лицами.
В мозг внезапно кольнуло: да все эти дэвы с легкостью проходят сквозь стены, призрачные для них и невесомые, как сгустки тумана! Это для него это все камень, железо, но не для дэвов. Один из новых, старый и седой настолько, что казался сгустком тумана, сразу подошел, навис над распростертым пленником, всматривался, вслушивался, хотя Придон не произнес ни слова. Ноздри дива часто дергались, схлапывались, задерживая запахи.
– Как он прошел сюда? – спросил он. – Кто его заметил первым? Ты, Щаге Райк?
Дэв, к которому он обратился, указал глазами на другого, что застыл у окна.
– Дирт Става.
– Когда?
– Он карабкался, – ответил Щаге Райк, – по стене. Седой дэв переспросил:
– По стене?
– Да. Они… бесстрашные. Их жизнь коротка, потому им не страшно падать с большой высоты.
Дэв всматривался в лицо Придона, потом, не глядя, протянул длинную тонкую руку и с легкостью взял с соседнего стола металлическую глыбу размером с наковальню. Придон не поверил своим глазам: металл прямо в ладонях мага накалился так, что осветил снизу злое лицо красным светом. Жар докатился даже до Придона. А металл уже начал течь, струился между пальцами ярко-оранжевыми струйками.
С поверхности стола навстречу метнулись синие дымки, под суровым взглядом мага рассеялись, а выжженное пятно исчезло. Капающий металл начал обретать форму, через несколько мгновений на столе стояла широкая чаша. Красный цвет сменился багровым, но еще раньше, чем она остыла, маг взял оттуда же со стола камень, самый обыкновенный обломок гранита, с задумчивым видом сжал в ладонях над широким зевом чаши.
Захрустело, будто в комнате заработала камнедробилка. Хруст истончился, в ладонях мага уже не глыба и даже не мелкие камешки, а мельчайший песок. Маг высыпал в чашу, по-житейски отряхнул ладони, как отряхивает хозяйка, выдернув морковку из грядки, даже вытер пальцы о халат.
Придон в ужасе опустил веки. Это не люди, не чудовища, это настоящие боги. Нечего и думать с ними совладать. Его разрежут сейчас, достанут сердце для своего нечестивого колдовства… Сердце, в котором нет ничего, кроме любви к Итании!
Щаге Райк смотрел с явным неудовольствием.
– Что ты с ним… – буркнул он. – Нетопыри возыпляют в ночи…
– Рано, – сказал седой дэв. – Я хочу понять, как он сюда.
– Ну, где-то щели…
– Негетс! Не змогла стена ущелиться. Ставил не ты, а сам великий Гетар. Сейчас стена та же, как и эрко лет. Как она в щакумп перемолола стадо скота и какое-то самодвижущееся племя?.. На два жарекса все было в брызгах слизи!
Он удовлетворенно засмеялся. Щаге Райк буркнул:
– Ну, при жаре слизь… Так спроси его! Седой покачал головой, предложил неожиданно:
– Спроси ты.
Щаге Райк насторожился, взгляд глубоко запавших глаз метнулся к Придону.
– А что с ним?
– Не ведню.
– Не ведишь? Ты и не ведишь? Седой дэв устало усмехнулся.
– Попробуй сам.
Щаге Райк повернулся к Придону, глаза оценивающе измерили мощную мускулатуру пленника.
– Да, он крепок. Но крепыши хрустеют быстрее.
– Пробуй, – повторил седой дэв.
Он зевнул, потянулся, с кряхтением поднялся на ноги. Снова он показался Придону непомерно высоким, таких тонких и худых просто не могло быть. Слишком худых, с тонкими птичьими костями и непомерного роста.
– Я начну с Озера Боли, – предложил Щаге Райк.
– Да хоть с Берега Желтых Туманов, – ответил седой дэв. Он направился к двери, с порога оглянулся. – Только не убивай… пока.
Придон терпел дикую обжигающую боль, пока мог терпеть. А терпеть ее мог, как истинный артанин: терпеть и смеяться врагам в лицо. Стойко и мужественно терпеть, не замечать, держать лицо, все должно быть красиво, но его не жгли огнем, не рвали крючьями мясо, не растягивали на ремнях. Тем не менее боль возникла сразу во всем теле, пронзила внутренности, взорвалась огненным шаром в черепе, пронзила каждый сустав, каждую жилку.
Он терпел, даже улыбался. Боль стала невыносимой, он погрузился во тьму, а там, во тьме, уже не артанин, он всего лишь то, что осталось в его теле. Это стонало или даже кричало от боли, но он, Придон, не отвечает за того человека, как по совету волхвов перестал считать себя отвечающим за свои же поступки, совершенные во сне. Здесь же вообще небытие, черное и поглотившее с головой. Иногда он выныривал, слышал свой хриплый крик, снова погружался во тьму, боль не исчезала, но становилась как бы чужой, существующей отдельно.
Прошли годы, прежде чем вынырнул надолго, сумел даже рассмотреть комнату, в ней ничего не изменилось за эти века. Явился старый седой дэв, серебряные волосы слабо колышутся по ветру, легкие и невесомые, как паутины. Глубокие морщины на лице то ли разгладились, то ли Придон уже привык к его уродству. Тоска в глубоко запавших глазах дэва почему-то стала еще злее, отчаяннее, кричащее.
Придон услышал его скрипучий голос:
– Ну и что изведарил?
Щаге Райк буркнул утомленно:
– Это просто обезумник. Как сумел пройти все защитантство, не разумею. Ты искордь, что он говорит!
– Ну-ка…
Придон ощутил, что его вывернули наизнанку, достали из тайников самое сокровенное, что он прятал в самые глубины сердца, и вот теперь оно, кровоточащее, развернуто, как спелая слива, вся мякоть под палящим солнцем, он все это понимал, но магия затмила разум и погасила волю. Он вместе с дэвами слышал этот хриплый задыхающийся голос, полный непередаваемой муки, страсти, мольбы, страха, но не понимал смысла этих слов:
– …а если ты… видишь у ворот дворца тысячи и тысячи брачных послов…. то среди них толчется и мой посланец, любимая!.. Если сто мужчин не могут ни есть, ни спать, то среди этой сотни мечусь я… с воспламененной душой и израненным сердцем! Если десять героев бросили мечи в пыль, надели лохмотья певцов и пошли по свету, воспевая твою красоту, то я среди них… Если ты сумела всех отстранить от себя настолько, что остался только один, – то знай, это я тот единственный, которого ты не сможешь прогнать ни угрозами, ни холодностью, ни оскорблениями…
Щаге Райк хмыкнул, бросил на седого дэва острый взгляд. Старый дэв холодно и внимательно слушал, но глубоко запавшие глаза блестели, а на бледных щеках выступил румянец.
– Что он глаголит? – сказал он негромко. – Разве… дикие могут вот так?
– Ты слушай, – ответил Щаге Райк. – Слушай.
С губ распростертого и одурманенного варвара, лишенного сознания и воли, продолжали срываться странные для такого испещренного шрамами воина слова:
– …но если тебе скажут, что у твоих ног нет ни одного…ни одного!… тогда знай, что мое измученное сердце не выдержало. Ни кровавые битвы, ни воля чужих колдунов, ни сами боги не могли остановить и повергнуть, но твой холод убил меня надежнее любого меча. Я мертв, я похоронен, а на мою могилу навалены тяжелые камни, чтобы не встал, влекомый любовью…
Он шептал все тише, заклятие ослабевало, седой дэв наклонился, ловил Каждое слово, а Щаге Райк повторил задумчиво:
– Влекомый любовью… Что-то знаемостное. Но не вспомнить, не вспомнить…
– Автан Дарх, – обронил седой дэв негромко.
– Кто?
– Автан Дарх, – повторил седой с некоторым раздражением. Он наклонился, стараясь не пропустить ни слова, слетающие с губ зачарованного. – Великий маг, жил и творящил за пятьсот лет до осознания.
– Маг? – повторил Щаге Райк. – А при чем здесь маг?
– Он был великий маг, – бросил седой дэв еще раздраженнее. – Он освоил даже магию любви. По крайней мере, так глаголят.
Щаге Райк отмахнулся.
– Эти слухи расненят эпоха от эпохи. Всем хотелось чуда… Но заклятия его… те, что проросли до нас, в истинстве дивно и странно красивы.
Придон уже шептал совсем тихо. Седой дэв распрямился, теперь лицо было снова бледным, зато глаза блестели странным влажным светом.
– Щаге Райк, я боюсь, что… что этот варвар как-то нащупал ключ…
– Ключ? Разве это бытностно?
– Или хотя бы отыскал отдельные слова.
Щаге Райк подумал, покачал головой.
– Ты прав. Я тоже познаю, как мое сердце трепещет, а На глазах кипенье слез. Тебе арнтно, но я сейчас страстно жажду уберечь какую-то грязную и тупую, как корову… нет, как козу невежественного сенга, девку…
Седой дэв сказал встревоженно:
– Пойди к Акуниргу. Пусть он тебя очистит, опуринит. Погрузись, ты устал. Лучше оластись прямо сейчас! От магии любви нет щита. Не надо оппасничать.
Щаге Райк поднялся, сделал пару шагов к двери. Оглянулся с тревогой:
– А ты?
Седой дэв сказал невесело:
– А у меня щитанство есть. Щаге Райк дернулся.
– Ты же сам рек, что от магии любви нет щитанства!
– Нет, – ответил седой дэв. – Но для меня – есть.
Иди.
Щаге Райк вышел, пальцы его на ходу растирали ноющее сердце. Когда за ним захлопнулась дверь, а незримые руки наложили колдовские печати, видимые только чародеям высшей степени, седой дэв снова повернулся к потерявшему сознание варвару.
Сквозь кровавую пелену, застилающую взор, Придон видел, как на стене, прямо над запрокинутой головой колдуна, возникло светлое пятно. Расширилось, в мерцающем свете высветилось, созданное его волей и чарами, женское лицо с удивительно тонкими, почти птичьими чертами. Крупные выпуклые глаза смотрели с любовью и нежностью.
Колдун часто задышал, сказал что-то, в голосе послышались хрипы. Он всхлипнул, сам испугался или устыдился, пугливо оглянулся на дверь, взмахнул рукой, изображение исчезло.
Да, он защищен, сказало что-то в черепе Придона, и он с испугом понял, что понимает мысли этого дэва. Как любой защищен, продолжал надрывный ломкий голос, кто до смертной муки переболел чем-то… У того вырабатывается способность не заболеть снова… И болеть уже нечему.
И тут же мысленный голос дэва утих, больше Придон не уловил ни слова.
Он вынырнул из океана боли, глаза снова увидели ту же комнату. Тела своего Придон не чувствовал, даже веки не мог опустить, так и смотрел сквозь боль и жуткую резь в глазах. Старый седой дэв все еще в комнате. Отлучался или нет, Придон не видел, но дэв выглядел измученным, словно пытали его самого, будто это его пропустили через костедробилку, а потом жгли на незримом огне.
Потом зазвучали голоса, в поле зрения появился Щаге Райк.
– Ну что? – услышал Придон. – Расхрустеть его не расхрустить?
Старый дэв покачал головой.
– Он… отдан кому-то. Очень отдан. А любовь – это самое сильно ведарство. Она разом полонит голову, сердце и тело.
Отданный уязвим лишь от того, кого любит. От всего остального – укрыт, как никто.
Щаге Райк фыркнул:
– И от удара его же рубилом из железа? По темени? Седой дэв брезгливо отшатнулся.
– Глаголишь, как эти грязные варвары!.. Запечатлеваю тебе: он укрыт от любой магии, любых охотей, любых возни-калищ. Ему беназдно горы золота или целые окерты. Его без-наздно умызивать любыми женщинами…
Щаге Райк снова фыркнул:
– Любыми? Хочешь речь, что даже Орлидия, ся у тех полузверей зныкалила богиней любви… не сумеет се зачаровать?
– Он уже зачерен, – терпеливо сказал старый дэв. – Сам себя зачерил, своей волей. Эти черы укрывают от всех Других черов. Его убить – да, победить – нет. Они говорили между собой, на него внимания обращали не больше, чем на раздавленную муху, голоса звучали ровно, монотонно, Придон вслушивался в эти странные слова, и постепенно понятными становилось все больше и больше слов, наконец он уже понимал все, словно дэвы с самого начала говорили на его языке.
– Та, – спросил Щаге Райк, – ради которой он… далеко?
– Очень, – ответил старый дэв. – Даже не эгеню, где, за какими горами, морями или пустелями. Но разлука для любви, что уже и не любовь, а Великность, что ветер для огня. Слабый гасит, сильный – раздувает. Да и вообще, любовь, что боится длинностей или щитностей, – не Великность. Во всяком случае, я легко проткну щитность такой Великности хоть пальцем.
Щаге Райк кивнул. Лицо было угрюмым.
– Я вем. Напротив, длинность только усиливает власть тех, кого мы любим. И усиливает щитность.
Старый дэв долго задумчиво смотрел в неподвижное лицо варвара.
– Не понимаю… Вот он, полузверь, но… как он может? Ведь, Щаге Райк, наша вщентность в том, что в нас, Настоящих, мертится сама Великность, даже простая любовь. Онейшая боль нашего кровства не в том, что гибнем, не в силах приникнуться к жизни в мире с этой страшной сводящей с ума Луной… из каких бездн тьмы только взялась на гибель нашего народа!.. а в том, что стушеваем любить. А люди без сего быстро беднеют, обертаемы в полулюдей, упрощаются, а затем и вовсе… Не вем, но мне жутно и гадно думать, что у сех полузверей может выникнуть то, что гинет в нас.
Щаге Райк долго всматривался в лицо варвара.
– Все-таки он зверь, – обронил он со вздохом. – Хищный, плотоядный. Не могу поверить!.. Старый дэв сказал тихо:
– Если к нему пришла Великность… что мне кажется тоже дивнонесбытным, то она изменит его до неузнаваемости. Помнишь, великого Энкиду из зверя превратила в человека?
– Зато Ахримана из человека – в зверя.
Старый дэв отмахнулся.
– То была не любовь, а совсем другое! Ты знаешь, что было с Ахриманом на самом деле. Это стало для многих уроком… Ладно, что делать с варваром?
– А что предлагаешь ты? Старый дэв ответил хмуро:
– Что и со всеми, кто сюда добирался. Щаге Райк удивился.
– А такое было?
– Дважды, – заверил старый дэв. – Только это случалось еще в эпоху Серого Неба.
Он застыл, глаза невидяще уставились в даль, взгляд ушел сквозь стены. Щаге Райк понял, что старый дэв видит это страшное небо, в которое от чудовищного удара о землю было выброшено столько песка, пыли и пепла, что многие поколения рождались, не видя солнца и не догадываясь о нем, как и о том, откуда на землю идет тепло. Впрочем, оно и сейчас идет не столько от солнца, сколько от подземного жара… Щаге Райк сделал усилие, прошел мыслью по цепочке разговора, вспомнил, о чем говорили, сказал:
– Тогда еще не было варваров.
– Да… – прошептал старый дэв. – Но появились первые обезглуздевшие… что научились естить в этом страшном свете с Луной над головами… что иснит прежде прекрасные звездные ночи в это… в это!..
Он уронил голову. Придон снова услышал его скорбный голос, не понял смысла, только уловил, что появившаяся Луна не только уничтожила все дивство за несколько дней, но и зашвырнула в дикость горсточку уцелевших. Дивы так и не сумели приспособиться к этому мертвенно-колдовскому свету, страшным приливам и отливам в сознании, когда близость Луны не только дважды в сутки бросает волны океана на берег, затопляя близкие к воде рыбацкие деревни и переворачивая лодки, но и творит те же страшные приливы и отливы в телах людских и звериных. Но звери и есть звери, а вот тонкость внутри людей ломается под внезапными ударами крови.
Хуже другое, сказало в голове Придона, но он понимал, что это говорит сам себе старый дэв. Мы, уцелевшие, как-то сопротивляемся, впадаем в спячку на период приливов-отливов, пытаемся выстроить щитность… хотя враг коварен, нападение свершается внутри наших же тел, но мы еще могли бы на что-то надеяться… если бы не обезумевшие. Не все погибли, увы. Участь некоторых еще ужаснее. Они выжили, как звери. Все позабыв, опустившись до простого собирательства съедобных корней и птичьих гнезд во вновь наросших лесах. Но что ужаснее, у них появляется многочисленное потомство: невежественное, свирепое и настолько живучее, что первых захваченных дикарей Люди исследовали как чудо. Эти лунные толчки крови ускорили метаболизм… И что же?.. О чем это я думал? Ах да, Щаге Райк спрашивал, что делать с дикарем… Стареет Щаге Райк, а ведь он самый молодой… С дикарем то же самое, что с попавшими оленями… Ах, олени были в той жизни, теперь здесь голые скалы… А все, что мы творим, заново населяя мир, это не выше насекомых… Совсем недавно сил еще хватало создавать прекрасных нетопырей, жароптиц, летающих лягушек… А в самом начале, до удара Ахримана о землю, он умел творить чудесных коней, наделенных даром речи и способностью скакать по воде…
Что еще… Ах да, еще Дирт Става выглядит растерянным. Он всегда был ровен, как выжженное поле, и кристально тверд, но сейчас избегает называть состояние пленника иначе, чем безумие, помешательство, умопомрачение. С одной стороны, он, конечно же, прав: душа и мозг пленника в защитной скорлупе помешательства, никакие заклинания не могут воздействовать на уже смятенную душу, там буря, словам и чарам не пробиться, но, с другой стороны… этот безумец словно бы черпает силы еще и из неведомого источника. Он проговорил вслух:
– Если бы этот герой явился, как приходили другие! Из-за стены послышался голос Дирта Ставы:
– За золотом и сокровищами?
Он хмыкнул, а седой дэв поник головой. Если бы герой за сокровищами, он сейчас трепыхался бы распятый, как лягушка! Его бы вывернули наизнанку, он рассказал бы все, предал и продал бы всех, включая жену, детей и родное племя…
– Пока дикарь, – произнес он, – охвачен этим безумием, против него магия бессильна. Но его легко убить мечом. Или топором.
* * *
Комментариев нет:
Отправить комментарий