 |
Глава 14
По наивности своей я думал, что это только в нашем институте, в нашей лаборатории, творятся интересные дела, осуществляются дерзкие проекты, все больше становится проблем и вообще — работы уйма. Оказывается, так везде, у всех свои заботы и свои проблемы. Московские институты пространства, например, занимаются проблемой выхода материальной точки из Вселенной. Ведь наша Вселенная — замкнутое образование, она не бесконечна, но безгранична, ни один атом, ни один квант не может покинуть ее, она, как «черная дыра», но в отличии от той, в нее и извне ничто проникнуть не может. Невольно напрашивается вопрос, а откуда это «извне»? Что там? Раньше постановку такого вопроса считали антинаучной. Сейчас не считают. Если выйти за пределы Вселенной, то она перестанет существовать для покинувшего ее. Где-то ТАМ другие вселенные, непохожие на нашу, взаимодействующие между собой и невзаимодействующие, пронизывающие друг друга, разделенные барьером застывшего времени — они в прерывном пространстве, эта прерывность и дает шанс на решение проблемы. Интересно получается, человек еще не добрался даже до ближайших звезд, а уже думает, как покинуть Нашу Вселенную и проникнуть в другие. Но такой уж он по природе, человек, ничего не поделаешь. Впрочем, межзвездные путешествия — это дело уже нынешнего поколения. Разрабатываются проекты, которые осуществляются здесь быстро. Потапов и Попов со спасательным отрядом еще строят станцию и готовятся превратить астероид Жуся в Пота-Попу, а она, еще не существующая, уже вместе со станцией предназначена для промежуточной базы приема людей с Земли и перемещения их на планеты соседних звезд. Намечено превращение спутника Юпитера — Ганимед — в Пота-Попу, откуда — старт тысячетонных кораблей-станций к белому карлику Сириусу, которого тоже превращают в Поту-Попу. Одновременно будут происходить перемещения к естественным «черным дырам», которые и отправят людей в галактическое ядро, на окраины Нашей галактики и, наконец, в другие галактики. Как это легко говорить, и как немыслимо сложно и трудно сделать!
В Солнечной системе дел — тоже непочатый край. Венеру делают обитаемой планетой, там меняют состав атмосферы, из которой выйдут воды и образуют моря. Эта программа рассчитана на сто семьдесят лет. На Марсе размещают заводы и фабрики с вредными производствами. Малые планеты и спутники Юпитера — кладовые ископаемых и, вообще, строительных материалов. Оттуда геологи не вылазят.
Идут поиски разумных существ. Начиная с двадцатого века люди пытаются поймать сигналы других цивилизаций, но до сих пор безуспешно. Оказывается, даже и сейчас есть скептики, утверждающие, что жизнь на Земле — явление уникальное, единственное во Вселенной. Ничего подобного! Этих жизней, в том числе и разумных, видимо-невидимо. Просто вся история человечества на бесконечной ленте времени всего лишь микроскопический штрих, миллион лет туда-сюда ничего не значит, поэтому маловероятно, чтобы за каких-то пять веков, за этот ничтожный миг, можно было поймать сигналы и войти в контакт с внеземной цивилизацией. Математическая основа и физические законы одинаковы для всех, во всяком случае в Нашей Вслеленной, но жизнь может оказаться самой немыслимой формы, недоступной нашему человеческому пониманию. Диапазоны форм связи расширяются, способы поймать сигналы становятся все более изощренными.
Есть институт, решающий вопросы сверхдалекого будущего человечества. Настанет время, когда человек не будет, так же, как когда-то его и не было, потому что любая форма материи есть категоричная историческая, существующая лишь в определенный отрезок времени. Погаснет Солнце — не страшно, к тому времени люди наверняка переселятся к другим, более молодым светилам или зажгут новое солнце. Но ведь расширение Вселенной когда-то закончится, начнется сжатие, и она соберется в точку. Какой тут может быть разговор о существовании человечества, когда не будет ни звезд, ни планет, ни нашего пространства, ни времени, по крайней мере, до следующего Большого Взрыва. Может, еще и поэтому люди уже сейчас задумываются, как проникнуть в другие вселенные.
Ладно, спущусь с небес на Землю. Двадцатый век хорошо «постарался», доведя планету до истощения. Сейчас экологическое равновесие восстановлено: естественные леса не трогают. Пустыня Сахара и плоскогорье Гоби полностью озелены и являются поставщиками отличного быстрорастущего строевого леса. Отходов и сточных вод нет — все перерабатывается на «конфетку». На смену ископаемому топливу — углю и нефти — пришла отнюдь не атомная и не термоядерная энергия, а более дешевая и мощная — вакуумная и планкеонная. Но это не идеальное топливо — уже начинается перегрев планеты, что грозит таянием льдов Антарктиды и Арктики с соответствующим повышением уровня Мирового океана, нарушением теплового баланса Земли. Нужна чистая энергия. Единственный вид чистой энергии — солнечная. Спасение, конечно, не в громоздких и примитивных солнечных батареях, а в принципиально новых конструкциях, обеспечивающих все нужды человека в глобальном масштабе. Это проблема номер один! Тут есть над чем поломать головы.
Биологов не устраивает, что крупный и мелкий рогатый скот сам себя прокармливает и самоуничтожается — додумались и до этого — на мясо, им нужно было, чтобы бычки и бараны сами себя разделывали и выдавали готовую мясную продукцию в виде полуфабрикатов. Искусственное мясо выращивалось на специальных полях-организмах, под которыми находились системы «кровеносных сосудов», подающих дешевые питательные вещества из хлореллы для наращивания мяса. Биологи хотят таким же образом выращивать индюшатину, гусятину и языковое мясо… и чтобы процесс этот был саморегулирующимся, а мясо было — наивкуснейшим и нежным.
Замечу сразу, что из-за бычков и баранов мир раскололся на два лагеря, как я уже говорил — синтиков и натураликов. Они не враждовали, но споры были горячими, они устраивали симпозиумы и съезды. Натураликов было большинство, к ним примыкала армия гурманов — любителей крокодильего, носорожьего, черепахового мяса и прочих мясных деликатесов. Натуралики хоть и были согласны с лозунгом синтиков «живому — жить», но доказывали необходимость приема только натуральной биологической пищи.
Пошла мода на меха — и появились меховые плантации. Широкие ленты соболей, песцов, бобров не уступали по качеству и красоте натуральным мехам, да они, по сути дела, были натуральными, потому что выращивались как бы на коже зверьков, а кожа росла на толще биологической массы, представляющей собой нечто вроде общего организма животных. Биологи добивались ежемесячного снятия «урожая» и думали, как наделить меха свойством по мысленному желанию владельца плаща или куртки менять их цвета и оттенки.
В любом городе, прежде всего бросалось в глаза изобилие всевозможных товаров и изделий, какие только может вообразить фантазия человека. Всегда и везде все можно было получить. Пошел и взял. Я как-то спросил Владимира, есть ли в их сверхпроцветающем и благоденствующем обществе дефицит?
— Какой именно? Дефицит возбуждения, емкостной, системы зет?
— Да обыкновенный, товарный.
— Не специалист. Спроси у Юльки.
— Не знаю, — ответила Юлия. — Всегда создается что-то новое, и оно по началу бывает в малых количествах. Может, это и есть дефицит? Посмотри на этот забавный приборчик, — она показала висящую на бусах на шее золотистую медальку с непонятными кабалистическими знаками. — Все, что я за день увижу и услышу, остается здесь. В любое время я могу по домашнему видофону воспроизвести все увиденное и услышанное. Это и необходимость и украшение.
— И что же, за ним очередь?
— Это когда народ цепочкой стоит?
— В основном-то он стоит толпой, к тому же и давится.
— Такого не бывает.
У микробиологов свои заботы. Они управляют микроорганизмами в техническом плане, в сельскохозяйственном, в геологическом, в водном и в медицинском. Они всю жизнь учатся управлять круговоротом микроорганизмов в природе. Бактерий и микробов на земле неисчислимое множество, и всегда они в чем-то приносят пользу, а в чем-то — обязательно вредят. Они полезно-вредные, и нет их абсолютно полезных или вредных. Мало природных микроорганизмов, так их еще искусственно получили сотни видов, но опять-таки, в чем-то от них польза, а в чем-то и вред. Вот и приходится дирижировать этими несметными невидимыми полчищами, направлять их деятельность в нужном направлении, регулировать численность и следить, следить. На первый взгляд работа — прозаичная и не творческая. Брат у Юлии — микробиолог, и я как-то спросил его, почему он выбрал эту профессию и не лучше ли ее сменить?
— Никогда и ни за что! — ответил он. — У меня самая лучшая профессия!
Он убедил меня, интереснейших проблем у микробиологов побольше, чем у других специалистов. Во-первых, все микробы должны быть только полезными, и ни одного — вредного. Во-вторых, именно они будут возводить города, строить на биологической основе заводы и фабрики, обеспечивать полноценным питанием миллиарды людей и давать им долголетие, им предстоит первыми освоить планеты далеких звезд, подготовит их к заселению людьми. Изменять состав атмосферы на Венеры, разумеется, тоже будут они. Подготовить почву для насаждений — тоже работа микроорганизмов. Мечта любого микробиолога — получить хотя бы один абсолютно полезный микроб, в худшем случае, один вредный.
Генетики, биохимики и цитологи, а так же физики, «ударившиеся» в биологию, и биологи, увлекающиеся методами математического моделирования биологических систем, работают над созданием мыслящих животных способных передвигаться в космосе, используя в качестве питания энергию космических лучей. Они же создают в лабораториях жизнь на основе фтора и кремния. Обычную белковую жизнь на водно-углеродной основе приспосабливают сохраняться при большой радиации и высоких температурах.
Сколько грандиозных технических проектов! Между орбитами Юпитера и Марса из материалов пояса астероидов сооружался гигантский телескоп, принцип работы которого был основан на принципе функционирования человеческого глаза, тысячекилометровый хрусталик которого с изменяющейся кривизной поверхности собирал в триллион раз больше света, чем сильнейший оптический телескоп. «Зрительный нерв» космического глаза должен соединиться с живым нервом глаза человека, и тот получит возможность видеть с большим увеличением изнутри свой дом-галактику, видеть у какой звезды сколько планет. Если же вооружить тот «ГЛАЗ» соответствующей оптикой, то можно рассматривать поверхность ближайших планет как бы с высоты птичьего полета.
В конце прошлого века начали пробивать туннели, соединяющие крупные города мира. Это были прямые коридоры под шарообразной поверхностью Земли, вроде просверленные насквозь по хорде. Это стало возможным после того, как научились получать ядерный материал из «спрессованных» нейтронов — нейтриум, чрезвычайно высокой плотности в виде сверхпрочных, сверхтвердых и термостойких, тонких щитов, могущих сдерживать колоссальные усилия перемещающихся недр Земли. Целая энергетическая фабрика в виде длинного снаряда, покрытого нейтриумом, как бы ввинчивалась в мантию Земли, раздвигала собой раскаленные породы и одновременно облицовывала стенки тройным слоем нейтриума, оставляя за собой готовый туннель со шлюзовыми переходами для перепада давлений. Поезда в таких тоннелях просто скатывались вниз, их вес заменял тягу локомотива, то есть двигателем было само тяготение. В Чите есть туннель, связывающий ее с Токио. Глубина его пролегания в середине составляет триста девятнадцать километров. За сорок пять минут пассажиры и грузы проделывают путь под Монголией, Китаем, Кореей и под Японским морем общей протяженностью в три тысячи триста километров совершенно без затрат энергии. Разрабатывался умопомрачительный проект «просверлить» Земной шар насквозь через центр. Основная проблема заключалась в том, как двигаться фабрике-снаряду в жидком ядре планеты. Казалось бы, зачем пробивать земной шар насквозь? Такие большие затраты и титанические усилия, а что это даст? Разве что взять для анализа вещество из центра планеты. Но такова уж природа человека, что с него возьмешь. Ему все интересно, ему все надо. Зачем, например, альпинисты, рискуя сломать шею, лезут в горы? Что они там потеряли?
Химики получали искусственным путем любые химические элементы, а теперь искали способ получить в нужных количествах трансурановый элемент таблицы Менделеева под порядковым номером сто тридцать четыре, который вопреки всем законам оказался устойчивым — зашатался фундамент периодического закона. Физики-ядерщики искали предсказанную квантовой теорией неуловимую частицу «вай», обладающую свойством при взаимодействии с гравитоном распадаться на гамма-фотон и квант времени.
Физики научились «замораживать» свет, останавливать электромагнитные волны, несущие изображение, и вновь возбуждать их. Физики — народ дотошный, этого им показалось мало, так они ухитрились откопать в каком-то пространстве «законсервированный» свет прошлого и «распечатать» его, другими словами, видеть изображение прошлого. Техника здесь — очень сложная и капризная, всякое скручивание силовых полей, свертывание, развертывание с многократными преобразованиями. В итоге возникала объемная картина, правда, пока недалекого прошлого, где-то около двух тысяч лет назад. Мне в Новосибирске, во время обследования, показали бой гладиаторов в древнем Риме. Зрелище было не для нервных, это был не голофильм, это был настоящий бой, я мог наблюдать его сбоку, сверху, изнутри, я видел искаженные болью и ненавистью лица гладиаторов и бесновавшихся на трибунах древних римлян. Видел я и Петра Первого после Полтавской битвы. Саму битву посмотреть не удалось — начались технические неполадки. Удовольствие это пока очень дорогое и трудноосуществимое. Археологи с помощью хроноскопа хотели увидеть жизнь первобытного человека, возникновение древних культур и государств. Палеонтологи мечтали проследить за возникновением жизни на Земле и «прокрутить» все геологические эры и эпохи. А космологи, те вообще размечтались увидеть образование Земли и Луны. Не отказались бы они и проследить в ускоренном времени за образованием Солнца и даже Нашей галактики, а уж увидеть Большой Взрыв, конечно, принципиально невозможно.
— Это еще как сказать, — хмыкнул Владимир.
Давно была создана генетическая инженерия, разгадывались одна за другой тайны генетического кода, и уже сейчас люди могли управлять различными биологическими процессами, влиять на интеллект человека и его психику, ни в коем случае не изменяя личности, и уж, конечно, ничего не стоило изменить внешний вид. Но решено было пока не вмешиваться в естественный ход развития человека — кроме частных случаев, — не ускорять его — эволюция сама с этим прекрасно справится. Эдакий сверхчеловек не нужен.
В Москве был институт, разрабатывавший идею Вовки о возможности, целесообразности и этичной стороне создания на Земле новой расы — расы маленьких человечков, человечков умных, физически здоровых, жизнерадостных, интеллектуально развитых, со всеми их большими и маленькими человеческими слабостями. Была мысль что маленькие люди могут создать еще более маленьких, а те, в свою очередь, создадут еще меньше, а те…. Так дело может зайти далеко, в молекулы, в атомы и еще глубже, вглубь материи и, таким образом, в структуру вещества и пространства проникнет человек собственной персоной. Но из чего же он будет состоять, если сам меньше атомного ядра. Явная фантастика. Я так и сказал Владимиру. Он усмехнулся:
— Как знать, Санек.
Ведь прекрасно знает, что такого быть не может, но все равно уверен в совершении невозможного. Неисправимый оптимист.
Хватит отвлекаться, всего не перечислишь.
Нам позвонил из Майами Гек Финн и пригласил в гости.
— Это обязательно? — с неохотой спросил Владимир. — Вдруг ни с того, ни с сего, среди дня, среди недели.
— Для вас есть сюрприз.
— Сюрприз? Немедленно вылетаем! Уже летим!
Тока попросил Владимира взять его с собой, что он не был во Флориде пятнадцать лет, что супруга его — Серафима — всегда занята, какую-то вонючую жижу дома разводит, всюду неприятный запах, но он не хочет мешать любимой работе супруги, а также портить ей настроение, он хочет отдохнуть, подышать воздухом Атлантики, побродить в апельсиновых рощах. Причина была уважительной и Владимир согласился. Я предложил и Юлии поехать с нами.
— Не могу, Саша, — ответила она. — У меня срочная интересная работа, к пятому сентября надо закончить.
Такой ответ меня сильно огорчил. Значит, работа была для нее важнее, чем я. Никто ее не заставляет и не торопит, сама себе сроки установила. Могла бы их и перенести.
— Ой, да ты обиделся, Саша! Не сердись, милый. Ты летишь не на край света и ненадолго. До свидания, жду! — она поцеловала меня в щеку.
Я и растаял.
Нас встретили Гек Финн и Люси, оба загорелые, улыбавшиеся, в светлых нарядных костюмах. У Гека на голове была шляпа с модно изогнутыми полями, у Люси в красиво уложенных волосах большой лиловый цветок. Мы были гостями, поэтому разговор шел на русском языке.
— Где сюрприз? — первым делом спросил Владимир.
Люси от души засмеялась:
— В лаборатории, где же еще.
— Так что же мы любезничаем! Еще и смеемся. Скорей в лабораторию.
Институт находился метрах в пятистах от места посадки планколета. Подъездной дороги к зданию не было — это был большой шикарный парк.
— Пешком!? — возмутился Владимир. — Время терять? Предлагаю бегом наперегонки.
— Лучше прогуляемся, Володя, — не мог сдержать улыбки Гек.
Но Владимиру было невтерпеж увидеть сюрприз, и он, думая, что знает дорогу, так как был уже здесь в гостях, умчался вперед. Мы же шли обычным шагом и оюбовались картинками парка. Даже Геку и Люси было интересно, они не часто здесь прогуливались. Дорожки и тропинки бежали то вверх, то вниз, поворачивали вправо и влево. Тут заросли и кусочки степи, скалы и песок, саваны и тропический лес. Пальмы и секвойи, гигантские папоротники и крошечные бонсаны, а уж цветов, цветов…. Много водоемов, ручьев и водопадов. А сколько зверья! Мартышки и ленивцы, крокодилы и жирафы. Мелких животных и птиц — не счесть. Как они уживаются вместе? Совершенно не боятся человека и не трогают его. Владимир с нетерпением ждал нас, делал отчаянные жесты рукой и опять убегал вперед, пока совсем не исчез. В просветах между деревьями показался океан, и мы вышли на открытую местность, хотя институт находился много правее. Гек специально сюда вывел, чтобы показать мне одну громадную животину. Это был мой старый знакомый, толстокожий бегемот. Я даже обрадовался ему. Бегемот — не собака, может и узнал меня, но не показал этого, может, у него были неприятные воспоминания о проживании в моей первой квартире. Я почесал бегемота за ухом, и мы повернули направо.
Здание института раскинулось, именно раскинулось, такое оно было разлапистое, на берегу океана. У причала покачивались глиссеры и яхты. Мы поднялись на второй этаж и прошли в лабораторию. Владимира еще не было.
— Заблудился, — усмехнулся Гек Финн.
— Пусть побегает, — сказала Люси. — Он сегодня такой забавный.
Нас с Токой познакомили с сотрудниками лаборатории. Люди приятные, как на подбор рослые, молодые, да все такие остряки да юмористы. Не хочешь смеяться, так заставят. Владимир не появлялся. Собрались уже искать его, как он ворвался в помещение, будто за ним гнались.
— Понасадили здесь лес дремучий! Здравствуйте, друзья и коллеги! Где сюрприз?
— Рядом, — ответил Гек и повернулся ко мне. — Александр, ты согласен послужить в качестве подопытного объекта?
Я не успел сказать «да», как Тока меня опередил:
— Позвольте мне, — скороговоркой выпалил он. — Пожалуйста, позвольте быть подопытным, — и умоляюще сложил руки на груди.
— Давай, давай, Тока, — разрешил Владимир. — Мы тебя всегда уважим.
— Да, Володя, — вспомнил я. — Тебе привет!
— От кого?
— От бегемота.
— А-а, — невозмутимо ответил Владимир. — Я уже с ним поговорил, Шурик.
Гек дал команду готовности в лабораторию вспомогательных систем и провел нас в почти пустую комнату. В середине — небольшой пульт, рядом — кресла, столики, на них фруктовая вода в запотевших графинчиках. Напротив, на вогнутой стене, выделялся большущий, слабо мерцающий круг, нижний сегмент которого уходил под пол, но контуры его просвечивали и внизу. На полу, между пультом и вогнутой стеной был еще один, но поменьше круг. А за стеной располагалась вакуумная камера, в центре которой покоилась невидимая Пота-Попа массой в шестьсот миллиардов тонн. Гек попросил Току встать посреди круга и исполнять его команды, которые он будет подавать. И начал манипулировать рычажками. Затем Гек попросил Току, чтобы тот как можно повыше подпрыгнул на месте. Тока пригнулся и пружиняще подпрыгнул вверх.
— Отлично, — сказал Гек. — Зафиксировано. Еще разок. Да повыше!
Тока опять подпрыгнул… да так и остался висеть в воздухе. Гек убрал руку с пульта.
— Вот вам и сюрприз.
Тока висел с застывшим лицом, сохранившим напряжение усилия перед прыжком. Тело его немного было выгнуто назад, правая рука — приподнята, ноги — в коленях согнуты.
— Можете подойти ближе, — сказал Гек.
— Мы подошли, но неподвижные глаза Токи продолжали смотреть на то место, где мы сидели. Не дыша, он медленно-медленно опускался на пол.
— Тока, — позвал Владимир. — Ты меня слышишь?
Тока ничего не видел и не слышал. Секунд через пятнадцать он опустился на пол. Владимир, а затем и я пощупали у него пульс и послушали сердце — ни того, ни другого. Но он не был мертв, он жил. Люси уколола его иглой в щеку — Тока не среагировал.
— Понятно, — догадался Владимир. — Вы здорово дали! Вы молодцы, Гек и Люси! Как вам это удалось?
— Что удалось? — спросил я.
— Ну, раз наши друзья занимаются проблемой времени, значит, Тока сейчас живет в очень замедленном времени.
— В тысячу двести раз, — уточнил Гек. — Обратите внимание, он, наконец, почувствовал укол иглы, видите, зрачки расширяются, а сейчас рука начнет медленно подниматься к щеке. Ладно, пойдемте. Тока все равно не видит нас, мы для него слишком быстро двигаемся, глаз его не может уловить такое движение.
Гек провел нас в маленькую комнатушку. В воздухе неподвижно висели несколько мух. Но фактически они летали с обычной своей скоростью, просто они жили в замедленном времени. Гек дал нам лупы и мы смогли убедиться, что крылышки их делали один взмах в секунду. На столике стояла колба с кипятком, который, по словам Люси, стынет уже третьи сутки, но так и остается кипятком. Были и другие штучки.
— Ты молодец, Гек! — похвалил Владимир. — Ты ум! А ты, Люси, молодчина и тоже ум! Если бы не Гек, я бы влюбился в тебя. Но — хватит демонстраций, — он вынул карандаш. — Давайте разберемся, что к чему и почему?
То, что рассказывал и чертил Гек, я безусловно, не понимал. Сознание не принимало, что ход времени замедляется не только в определенном замкнутом объеме пространства, но в самом организме, который находится в том объеме. Говоря проще, Гек и Люси так сумели построить силовую и геометрическую конфигурацию «куска» поля тяготения, вырванного из Поты-Попы, так сумели скрутить его, изощренно изогнуть-вывернуть, что течение времени в нем сильно замедлилось. Потом американцы ухитрились «завязать» небольшой объем этого, как Владимир назвал, финн-пространства, и втолкнуть его в наше обычное пространство. Я уже привык употреблять такие обороты, как «скрутить» поле или «встряхнуть» его, но говорить научным языком с соответствующими терминами еще не научился, а если бы и мог, то непосвященный человек ничего бы не понял.
— А как же Тока? — спохватился я. — Он так и будет жить в замедленном времени?
— Ну что ты, Александр. В любой момент мы его можем «расколдовать».
— Не могу понять: масса Токи не изменилась, почему же он повис в воздухе? Ведь он должен сразу упасть независимо от времени.
— Нет, Сашок, — ответил Владимир. — Раз в сфере финн-пространства время замедленно в тысячу двести раз, значит, во столько же раз замедленно и ускорение свободного падения. Поэтому он так долго опускался. — Владимир повернулся к американцам. — Вы отлично поработали, дорогие мои, хорошие друзья! Я устал вас называть молодцами, но вынужден и огорчить: ваше открытие вряд ли пригодится Потапову и Попову.
— Володя, успокойся, мы очень рады, что вы нашли лучший способ спасти их. Каждому открытия свое время.
— Практически, Тока может сейчас прожить наши столетия? — спросил я.
— В своем восприятии он живет в обычном времени, — ответил Гек. — Если его оставить в этом состоянии, то он, прожив пять лет по своему времени, выйдет к людям через шесть наших тысячелетий. Чем не путешествие в будущее? Но это не абсолютный перенос во времени, это что-то вроде того же анабиоза. Если бы замедлить время в миллиард раз, то он бы за одну свою минуту прожил полторы тысячи наших лет. Но мы не можем регулировать скорость течения времени — почему-то только именно в тысячу двести раз, ни больше, ни меньше. Что это? Постоянная величина? Константа? Мы не знаем, Александр, каков абсолютный ход времени, в какой момент у него было начало и конечно ли оно. Проблем у нас очень много. Мы еще так мало знаем, — В эту минуту Гек был похож на Владимира, когда тот жаловался, что вообще ничего не знает и не понимает.
— Может, этим способом и я перенесся к вам?
— Нет, Шурка, — сказал Владимир. — Если даже и допустить, что кто-то заключил тебя в финн-пространство, то ты был бы виден всем, как мы видим Току, ты был бы экспонатом, объектом для изучения. А ты для всех исчез на четыре века — в этом все дело.
Люси предложила вернуться к Токе. Он стоял в прежней позе, но правая рука его уже касалась щеки, он растирал место укола. Еще в его глазах застыло удивление — он, наконец, обратил внимание, что нас на месте нет и недоумевал, куда же мы внезапно исчезли. Тока и сейчас нас не видел, для него наш приход — мгновения, которые не схватывал глаз. Нам нужно было стоять неподвижно несколько минут, пока по его нервам сигнал от глаза поступит в мозг. Я пощупал руку Токи, она была упруго напряжена, и хотел согнуть ее, но Гек попросил этого не делать, потому что можно повредить руку.
Мы сели в кресла. Гек связался с лабораторией и взялся за рычажки. Через считанные секунды финн-пространоство было разомкнуто. Глаза Токи тот час забегали, пальцы интенсивно растирали щеку.
— Щечка зудится? — как ни в чем не бывало спросил Гек.
— Кто-то больно укусил, — ответил Тока. — Вас же здесь не было, откуда вы так быстро опять появились? Еще раз подпрыгнуть?
— Хватит, выходи.
— А эксперимент?
— Он уже состоялся. Подведи свои часы, они на час двадцать отстали.
— С чего это вдруг? Это ваши часы вперед убежали, а я за свои ручаюсь.
Узнав о сути проведенного с ним эксперимента, Тока ничуть не удивился. Он, вообще, никогда ничему не удивлялся. Невозмутимо подведя часы, он сказал, что если еще возникнет необходимость продемонстрировать опыт, то пусть обязательно используют его.
Само собой напрашивался вопрос: раз возможен замедленный ход времени, значит, возможен и ускоренный его ход.
— Разумеется, — сказал Гек. — Мы уже это теоретически обосновали.
— Так в чем дело! — воскликнул Владимир. — Теперь надо осуществить практически, и немедленно. Начнем?
— Я сам нетерпеливый, но ты просто огонь. Что скажешь, Люси?
— Скажу, что можно попробовать.
— Ты замечательная женщина, Люси! За три денька справимся?
— Как пойдет, — уклончиво ответил Гек.
— Ты слышал, Санек? Есть возможность отдохнуть, я давно обещал тебе. Сам я, как видишь, не могу, надо пробовать. Вместо меня будет Тока, хорошо? Отдыхайте как хотите и где хотите — за Америку я спокоен. Но чтобы мы знали, где вы.
Нас с Токой вызвался сопровождать сорокадвухлетний студент-онтогенетик, веселый, шустрый, белобрысый парень. Первый день мы провели на великолепном пляже, купались, загорали, катались на скоростных глиссерах, плавали на прозрачных подводных лодках-малютках, плавали и сами в необычных аквалангах без масок и кислородных баллончиков — просто вокруг головы каким-то образом, с помощью поясничных батарей, создавалась воздушная подушка, в которой легко было дышать и вести наблюдения. Потом студент свозил нас на мыс Кеннеди, на старинный и современный космодромы. На отдельной площадке стояли две, знакомые по журнальным иллюстрациям, ракеты «Апполон» и «Сатурн», когда восхищавшие людей своей громадой и мощью. Но какими громоздкими и неуклюжими казались они теперь, по сравнению с легкими изящными кораблями, примерно такой же величины, но в тысячи раз мощнее. Я попросил студента свозить нас в какой-нибудь большой город, поскольку в наш беспокойный двадцатый век я и мечтать не мог побывать в Америке. Мы посетили Филадельфию, а потом — Нью-Йорк. Я думал, что в Нью-Йорке немыслимые небоскребы, а их там совсем мало. Значительную часть острова Манхэтэн занимал восьмисотэтажный, искрящийся дом, который наполовину пустовал. Сооружение прямо фантастическое — уходящая за облака громада, при этом создающая впечатление какой-то воздушности и удивительной свежести. На Уолл-стрите сохранились здания банков и фондовой биржи. Две стадесятиэтажные башни Торгового Центра тоже на месте и тоже до сих пор впечатляют. Статуя Свободы «жива и здорова». Сам же город, хоть и многоярусный, но довольно низкий, очень своеобразный и красивый. Такие славные, едва заметно вращающиеся на разных уровнях коттеджи с расчетом, чтобы всем было солнце, сказочные теремки, словно парящие в воздухе, и все-все утопает в зелени. Не город — сад! И запах цветочный. Свернули в Вашингтон. Тоже — сад. Я так и не видел нигде ни кусочка асфальта. Побывали мы и в Пентагоне. Вот уж никогда не думал, что судьба забросит меня в Пентагон. Мы гуляли по коридорам бывшего военного ведомства и рассматривали экспозиции, рассказывающие о всех войнах на планете Земля. Во дворе пятиугольного здания в строгой последовательности разместились все виды оружия и вооружений разных времен, начиная от дубинок, копий и мечей и кончая танками, артиллерией, самолетами и обезвреженными баллистическими и прочими ракетами. Наш студент был здесь первый раз и таращил глаза, удивлялся, его сознание не принимало, что все это когда-то предназначалось для уничтожения человека!
— Столкновение идеологий, — бормотал он. — Кому-то лучше, кому-то хуже, но зачем обязательно убивать?
По возвращении в Майами у меня было такое чувство вины перед Владимиром, будто я совершил прогул в Горгазе. Но он сделал вид, что не заметил нашего длительного отсутствия. Дела у них, кажется, шли хорошо. Я подключился к работе: поднести, подержать, изготовить по заказу какую-нибудь детальку. А Тока скучал, к нему почти не обращались за справками. Вечерами мы купались в океане. Люси превосходно плавала и учила меня секретам своего мастерства. Очень простая и милая женщина. Мне казалось, что я с ней давно знаком, будто мы вместе выросли на одной улице. Когда у меня что-то не ладилось с плаванием, она шутливо говорила, что я увалень и баловень, будто я нарочно баловался. Владимир и Гек Финн помешались на борьбе. Как свободная минута, так сразу начинают бороться, кто кого положит на лопатки. Силы их были равными и победителями они были поочередно. Однажды устроили борьбу прямо в лаборатории на виду у всех. Сломали какой-то прибор. Сотрудники моментально превратились в болельщиков. И судьи нашлись. Смех, крик, улюлюканье.
Комментариев нет:
Отправить комментарий